Художники часто становятся героями романов. Как правило, это тоже писатели, достаточно вспомнить "Мастера и Маргариту" Булгакова или набоковский "Дар". Это понятно: такой герой позволяет автору добиться своего рода стереоэффекта, передать через вымышленного персонажа нечто такое, что стилистически или идеологически выпадает из текста "от автора". Писатель, избравший такого героя-коллегу, почти никогда сам не оценивает степени его таланта. Это опасно: напишешь, что твой герой - гений, приведешь в виде доказательства какой-нибудь рассказ или стихотворение, а они покажутся читателю вполне заурядными. И веры писателю не будет.

Другое дело, когда в герои попадают музыканты или живописцы - тут простор для фантазии безграничен, хвали, ругай сколько угодно, доказать-то ничего невозможно.

"Пароход в Аргентину" - про архитектора. Героя с такой профессией припомнить трудно, разве что Филип Босини из первой книги "Саги о Форсайтах" Голсуорси. Так что Макушинский тут, возможно, пионер.

В его предыдущем романе "Город в долине" некто Павел Двигубский пытался стать писателем, и, что важно, потерпел неудачу. Зато Александр Воскобойников (Воско - на европейский лад) из "Парохода" - признанный архитектурный гений.

Возможно, на выбор нового героя повлиял "Доктор Фаустус" Томаса Манна, в любви к которому Макушинский признается в одном из интервью. Но и читатель этого классического романа, каким бы воображением он ни обладал, никогда не услышит музыку гениального композитора Адриана Леверкюна - нот по понятным причинам Манн в своей книге не публикует. Единственная зацепка - это реальный австрийский композитор Арнольд Шенберг, изобретатель "додекафонии". Некоторые положения его музыкальной теории и приписывает Манн своему вымышленному герою. Музыкой Шенберга можно время от времени перемежать чтение "Доктора Фаустуса".

Строений Воско в реальности тоже не существует. В романе они описаны, иногда подробно, но не каждый читатель обладает могучим пространственным воображением, чтобы представить их вживую. Я, например, не обладаю, и много раз убеждался, что образ какого-нибудь нового здания в Москве, который соткался у меня, пока я читал его описание, ни разу не совпал с тем, что я обнаруживал на месте. Само по себе сооружение - это чистая идея, а ее восприятие зависит от великого множества привходящих причин: рельефа, местоположения, ориентации по сторонам света, антуража, освещения, времени суток, и так далее.

Остается поверить Макушинскому на слово: его герой - действительно великий архитектор, и он действительно построил в аргентинской глубинке чудо-город сродни знаменитой Бразилии Оскара Нимейера. Поверить и забыть. Потому что роман - не об архитектуре, а о попытке сделать мир более осмысленным, а значит и менее невыносимым.

Важно в нем и другое обстоятельство: Воско - не только ровесник прошлого века, он и прожил его почти полностью, однако ничего равновеликого этому веку в его жизни не происходит. В отличие от Адриана Леверкюна, Воско не заключает договора с дьяволом. Он не совершает никаких геройств, хотя, казалось бы, сама эпоха этому благоволит. Ну, разве что, отдав дань юношескому романтизму, немного повоюет с большевиками, да посильно поможет антифашистскому подполью в оккупированной Франции. А в остальном он вполне мирный во всех смыслах слова человек. Частный человек, обыватель (если избавить это слово от негативных коннотаций), просто художник. То есть как раз тот, кто призван делать мир более осмысленным. Кто не поддался на приманку кровожадных мифологий, правивших человечеством почти весь ХХ век. В этом его сила.

Любопытна одна романная "рифма": первая жена Воско, поэтесса-графоманка Нина Саламова, в отличие от своего мужа геройский поступок совершает: среди бела дня в Париже она убивает ножом фашистского офицера. Казалось бы, ей и посвятить книгу, но Макушинский проходит мимо, для него частная жизнь художника осмысленнее героической схватки мифологий, которые автор по сути ставит на одну доску с графоманией.

В одном из своих интервью, Макушинский говорит:

... мы живем в ситуации, когда кажется, что самое важное и вместе с тем самое ужасное, самое чудовищное и так далее уже произошло. Оно уже произошло, а мы вот сейчас живем. И это, разумеется, все то, что произошло в XX веке, то есть революции, войны, тоталитарные режимы. И это очень странно, очень странное ощущение, потому что непонятно, как жить и как писать, когда все уже произошло. И странно, что это состояние «пост-» все еще длится. Что не начинается какая-то новая история… И вот спрашивается, как писать об этом прошлом, в котором мы не были, и об этом настоящем, которое живет не самим собой, но отсветом прошлого. Я совершенно убежден, что писать об этом надо как-то не прямо, а как бы по касательной, как бы косвенной речью. Я так и пытаюсь писать об этом в двух моих последних книгах.

И правда: невозможно представить себе "Пароход в Аргентину" написанным от третьего лица, с диалогами и монологами, то есть со всеми причиндалами традиционного романа. Это скорее всего было бы скучным чтением. Макушинский пишет от первого лица, от лица своего альтер-эго. И события дает не в их исторической последовательности, а мозаично, отчасти как бы в потоке сознания.

Картина судьбы Воско (и других персонажей) складывается прихотливо: здесь "камушек" из прибалтийского детства героя, там - из парижской старости... Этот стиль заставляет вспомнить романы другого русского эмигранта - Гайто Газданова, несомненно (помимо, конечно, Томаса Манна) повлиявшего на Макушинского. Тот же слегка отстраненный, неуловимо ироничный взгляд наблюдателя, тот же безупречный русский язык, на котором в современной России не пишет, пожалуй, никто:

...вдруг заговорил со мною на том чистом, без советских провинциальных примесей и мещанских ужимок, эмигрантском русском языке, на котором уже давным-давно никто не говорит, как известно, в России. Всю жизнь обречен я искать в себе этот русский язык, искать его по крайней мере вот здесь, на бумаге и в рабочих тетрадях.

Рассказчик у Газданова в его главных романах - "Ночные дороги" и "Вечер у Клэр" - фиксирует события своей и чужой жизни, часто трагические. Рассказчик у Макушинского события сознательно разыскивает. Именно расследование, поиск деталей, случайных совпадений в жизни Воско скрепляет намеренно негероический, нетрагический и даже недраматический сюжетный каркас его книги.

Мне "Пароход в Аргентину" кажется явлением очень важным для отечественной словесности по меньшей мере по двум причинам.

Во-первых, это ощущение свободы и открытости мира. Вроде бы - эка невидаль, все в России давно, далеко и часто ездят, и кажется, видели все, включая и Антарктиду. Однако, всякий раз возвращаясь, русский человек возвращает и незримую границу между "мы" и "они". У Макушинского этого нет в помине. Где бы ни находились его герои (романное действие проходит в десятках разных городов и стран), это место "их". Потому что оно действительно их.

Во-вторых же, и в главных, в романе не пережевываются в тысячный раз одни и те же мифологии: а как бы было, если б так, а как бы - если б этак?.. - но дается простой и ясный алгоритм осмысленно негероического, но глубоко творческого действия. Как раз того, чего катастрофически не хватает и русской литературе, и русской жизни.

Original